Авария на Чернобыльской АЭС по сей день считается самой страшной на объекте атомной энергетики. Она перевернула все представления о мирном атоме, повлияла на судьбы тысяч людей - сотрудников станции, военнослужащих различных родов войск, местных жителей, «ликвидаторов» (призванный личный состав через военкоматы). В их числе был и костромич Андрей БАРЫШНИКОВ, которого туда командировали для исполнения служебных обязанностей. Он провёл в Чернобыле полгода. Награждён орденом Мужества.
Сегодня Андрей Алевтиевич - заместитель директора по АХЧ Костромского энергетического техникума имени Ф. В. Чижова, член областной общественной организации «Союз Чернобыль», ветеран следственного изолятора №1 УФСИН России по Костромской области.
Корреспонденту «Городка» он рассказал...
… как утилизировали заражённый лес вокруг АЭС
- Андрей Алевтиевич, как вы попали в Чернобыль?
- В 1980 году я окончил Костромской химико-механический техникум (сегодня это Костромской энергетический техникум имени Ф. В. Чижова - авт.), потом поступил в военную академию РХБ защиты. По окончанию учёбы распределился в город Мукачево на Западной Украине. Когда все произошло, мы находились на учениях на Явровском полигоне под Львовом. Я уже был в должности командира взвода химической защиты мотострелкового полка.
- Вы, военный войск РХБЗ, сразу поняли масштаб катастрофы?
- Нет, сначала вообще ничего не было понятно. Осознание пришло потом, когда я карту увидел. Речь шла о 30-километровой «зоне отселения». Но оказалось, что ничего подобного. Она расползалась, как клякса. Эту карту мы дорабатывали и разведку вели постоянно.
- Что значит - вели разведку?
- Я приехал в Чернобыль в 1987 году. В первый месяц командировки был поставлен на должность командира роты отдельно инженерного мостостроительного полка - «Хозяйство Кисоретова». Одновременно, как специалист войск РХБЗ, производил разведку местности, где шёл процесс захоронения «рыжего леса» - определял время нахождения бойца в той или иной точке исполнения работ. Замеры мощности излучения производил лично. Начальник химической службы полка уже «сгорел» - получил суммарно предельно допустимую дозу – 12 рентген.
- Что за «рыжий лес» такой?
- На самой станции всё уже было накрыто саркофагом. А вокруг росли сосны – «рыжий лес», он как будто пожелтел от солнца. Но на самом деле был заражён. Его делили на секторы и валили. Задача была - минимизировать последствия катастрофы. Стволы пилили на части, ветки опиливали, и всё сбрасывали в ров, засыпали грунтом, завозили чистый песок, поливали клеем ПВА, чтобы верхний слой склеивался и ничего не разлеталось, сверху сажали траву. Где-то через месяц она вырастала зелёная. И так три гектара леса утилизировали. Потом приехал какой-то генерал на «УАЗике». Говорит: «Ты Барышников? Ты не сюда попал». А у меня уже доза где-то 26 рентген. Он сказал: «Нет, всё. У тебя - по нолям». И ещё на пять месяцев меня отправил в отдельную роту дозиметрического контроля и разведки под селом Ораное. На новом месте я исполнял обязанности командира взвода дозиметрической разведки. Разведку производили каждый день по малому и большому кольцу вокруг 3 и 4 энергоблока. Замеры показаний велись в строго определённых точках.
- Значит, разведчики на Чернобыльской АЭС всегда первыми шли, рискуя здоровьем?
- У десантников девиз «Никто кроме нас». А в условиях радиоактивного заражения местности, наверное, уместен девиз «Все после нас - РХБ защиты».
- Люди могли отказаться идти в разведку?
- Нет, не имели права. Это их служба. В Зоне отчуждения, по крайней мере, у меня не было солдат срочной службы, только призванные «партизаны». Их присылали отовсюду, со всего Советского Союза. Конечно, военнослужащие реагировали на свои задачи по-разному. У меня, например, был в роте механик, ремонтировал технику. Он только прибыл, прошёл инструктаж, я занятия с ним провёл, он готовился к первому выезду в Зону. Зачитываю приказ - кому куда заступать на выполнение задач, произношу его фамилию, он теряет сознание и падает. Видимо, переволновался.
...можно ли привыкнуть работать в Зоне отчуждения
- Каким вы запомнили Чернобыль?
- Местное население всё было эвакуировано. Я в населенных пунктах, которые попадали в 30-километровую зону, никого не видел. Припять была новым городом, очень красивым. Но когда я ходил по улицам, видел уже вскрытые гаражи.
- Вы там тоже разведку вели?
- В Припяти разведку не вёл. Но приезжал туда регулярно на СП «Маяк» для списания бронированной техники. За четыре месяца поставил на отстойную площадку возле могильника в местечке Бураковка три единицы.
- А грибы в местных лесах росли?
- Грибы мы собирали, хотя, конечно, по правильному - не надо их было есть. Там леса хорошие. Берешь белый гриб, измеряешь прибором на бета- распад, ножку срезаешь, шляпку берёшь. Рыба сразу фонила. Поймаешь леща в Припяти, измеряешь, всё - выкидывай. Внешне рыба выглядела обычной, и её там никто не ловил, поэтому в реках её было очень много. Хоть крючок просто на веревочке бросай.
- Были случаи, когда вам становилось страшно?
- Возле четвертого энергоблока стоит здание воздухозабора. Нужно было сдирать с него крышу. И мне предстояло измерить уровень радиации в двух водостоках. А для этого - где-то метров на 16 подняться по отвесной лестнице. Я поднимаюсь с прибором в руках. Слышу, он щелкает, аж треск идёт в наушниках. Поднимаюсь выше, треск всё сильнее. Это значит - мощность дозы увеличивается. Вот тут я уже всё понял. Переключатель ставлю на показание 200 рентген, и у меня стрелка зашкаливает. А мощность излучения 200 рентген в час - очень большая доза.
- Как вы отреагировали?
- Залез и сделал всего один замер. Задачу-то надо выполнять. Я же понимал, что туда потом пойдут люди работать. Пробыл на крыше, наверное, минут пять. Общая доза - 5 рентген. Столько мои разведчики в общей сложности получали за 10 дней. Там у меня колени тряслись, я еле на крышу залез. А в остальном, чего бояться. Ко всему привыкаешь.
- Даже работать в Зоне отчуждения?
- Конечно. Обычно через неделю уже всё воспринимаешь как должное. Главное - пройти «обкатку». Мы, например, на первом курсе химакадемии проходили обкатку танком. Лежишь в окопе, а над тобой, грохоча, танк проезжает. Потом встаёшь, деревянную гранату ему в зад кидаешь. Первый раз всегда страшно. На второй - уже нормально, а на третий - как само собой разумеющееся. Так и с радиацией. Страшно только поначалу. К нам, например, финансиста лейтенанта привезли. Он должен был проверять соответствие бойцов в приказе на исполнение задач в Зоне. Поехал со мной, пересели мы в «нулевой» зоне (переход в Зону отчуждения - авт.) на «грязную» машину. Приехали на станцию, зашли в комнату, где мы размещались, а там все окна свинцом заделаны. Он увидел это, сразу всё понял и по стулу сполз весь белый. Потом я его ещё с собой возил, всё нормально уже было. А некоторые не осознавали всей серьезности ситуации.
- Как говорится, меньше знаешь - лучше спишь.
- Ну, как сказать. Когда выезжаешь из 30-километровой зоны, на границе стоят «японцы» - столбики с датчиками Гейгера, они измеряют верх и низ колес авто. Если машина заражена, зажигается красная лампочка. Машина даёт задний ход и едет на пункт специальной обработки, где её моют с растворами, и снова на проверку. Идёт мой разведчик якут мимо этого датчика. И тот на него срабатывает. Я говорю: «Снимай сапоги». Взвод стоит, смотрит. Он идёт босиком, снова срабатывает. А мне его в баню нужно отправлять. Представляете, что будет, если «грязный» человек придет в «чистую» баню? Там все будут заражены. А он этого не понимал. Ему было смешно.
- Разведчики чем с себя радиоактивную пыль смывали?
- Обычными порошками, с усиленным эффектом. Помылся, идёшь в установку с датчиками, если она сработала - дальше моешься. Это было на самой станции, где мы разведку вели. Одежду одного из моих разведчиков я возил в Припять, на производство «Маяк». Там стояли студенты 5 курса Курчатовского института. У них имелись приборы на бета-распад. На одежде было масляное пятно, они измерили, говорят: «Срочно на помойку».
- В разведку ходили в костюмах каких-то специальных?
- Нет, в простой одежде. Я только очки надевал и респиратор. Глаза - самый незащищённый орган. Если шли в зону повышенной радиации, брали с собой не один, а три дозиметра. Один на сапоге, второй - на кармане, третий - на груди, поскольку излучение разнонаправленное. Вообще в роте разведки мы каждые две недели кровь сдавали. И если у кого-то было изменение крови, сразу отправляли в медсанбат.
- Как у вас быт был устроен?
- Наши разведчики питались в столовой, в самом Чернобыле, в 11 километрах от станции или по талонам на самой станции. Питание было усиленное: шоколад, красная икра, сгущёнка, печенье каждый день. Почти десантный паёк. Я в столовую не ходил. Мы жили отдельно в палатке командирской и там же готовили. Мясо - тушёнка в банках, хлеб свежий привозили. Картошку мыли и чистили. Я иногда ездил в город Иванков, который находился в 20 километрах от Зоны отчуждения. Там местное население гнало самогонку, люди считали - чем больше выпьешь, тем меньше радиация. Конечно, это миф. Самое плохое - когда радиоактивная пыль попадает внутрь организма. Поэтому воду на станции мы пили только бутилированную. Бывало, даже готовили на газированной воде, если не было обычной.
… как сложилась жизнь после возвращения из Чернобыля
- Сколько вы в общей сложности провели в Чернобыле?
- Полгода. В среднем работал 20 минут день. Общая доза полученной радиации за это время у меня была где-то 106 рентген. Уезжал я в декабре 1987 года с чувством выполненного долга. Конечно, полгода - это очень много и долго для меня. А куда денешься, это наша профессия. Семья моя - жена и двое детей тогда жили в Мукачево. Вернулся, дальше служить начал. После Чернобыля меня назначили начальником разведки по Закарпатской области.
- А в Костроме как оказались?
- После распада Советского союза отказался приносить присягу на верность народу Украины. Нас было трое таких - командир полка, сам украинец, он только из Афганистана вернулся. Начальник медпункта, сибиряк, мастер спорта по борьбе. И я вместе с ними. Мне после этого сказали, из-за того, что я отказался принести присягу, о новом звании можно забыть. К тому же уже тогда на Украине везде был национальный признак. В связи с отказом принять присягу на верность народу Украины, я был откомандирован Россию для дальнейшего прохождения службы. Правда, поначалу оказался никому не нужен. Пробыл в Кинешме полтора года за штатом, должности нет, я на работу не хожу. В итоге меня уволили по собственному желанию. Пришёл в военкомат вставать на воинский учёт, а мне предлагают снова подписать контракт и поехать на Дальний Восток, я отказался. Потом судьба привела меня в Костромской УФСИН, в колонию-поселение в Бычихе. Поступил на службу и со старшего лейтенанта по новой дошел до подполковника внутренней службы. Служить мне нравилось. Рядом были люди хорошие - это самое главное.
- Со второй супругой уже после Чернобыля познакомились?
- Да. Моя вторая жена Наталья до нашего знакомства жила в зоне с льготно-экономическим статусом (находящейся в границах зоны радиоактивного загрязнения после катастрофы на Чернобыльской АЭС - авт.). Работала инженером-технологом на заводе под Тулой. Я впервые поехал в санаторий как ликвидатор. И она там тоже отдыхала. Мы познакомились, целую неделю вместе провели. С первой супругой у меня уже отношения были не очень. Дети выросли. С Натальей мы за двадцать лет сумели жизнь по-новому наладить. Мечта моя сбылась - живём в частном доме, вместе рыбачим.
- Вы рассказываете о своей службе в Чернобыле студентам?
- Да, провожу такие встречи каждый год со студентами и сотрудниками уголовно-исполнительной системы области, рассказываю о радиации, о том, как проходила борьба с этим невидимым врагом. Считаю, что ничего героического я там не делал, просто выполнял свои воинские обязанности. Но молодое поколение должно знать о том, что произошло, и лучше - из первых уст, от ликвидаторов. Чтобы второго Чернобыля никогда больше не повторилось.
Екатерина МАЙ.
Фото УФСИН России по Костромской области.